Автобиография Вольфганга Амадея Моцарта
Я, Вольфганг Амадей Моцарт, родился 27 января 1756 года под звон колоколов Зальцбурга, где река Зальцах отражала небо, словно нотный стан.
Мой первый крик слился с аккордом клавесина: отец, Леопольд, уже тогда настраивал струны моей судьбы. В три года я подбирал терции на клавире, в пять — сочинил менуэт, который мать записала дрожащей рукой: «Этот ребёнок говорит с ангелами!» Но ангелы бывают безжалостны — они подарили мне дар, обрекший на вечную погоню за совершенством.
Сестра Наннерль стала моей первой публикой. Вместе мы гастролировали по дворам Европы, словно диковинные зверьки в клетке из слоновой кости. В шесть лет я играл для Марии Терезии в Вене.
Императрица назвала меня «маленьким волшебником», а её дочь, Мария-Антуанетта, предложила выйти замуж — детская шутка, которая смешила отца. Но за улыбками принцев я слышал шёпот: «Посмотрим, что станет с ним, когда исчезнет обаяние детства».
Париж, Лондон, Амстердам… Кареты трясли мои кости, а аплодисменты глушили тоску по дому. В девять лет я написал первую симфонию, в двенадцать — оперу.
Отец, мой менеджер, учитель и тюремщик, твердил: «Бог дал тебе талант — не посрами его». Но однажды в Голландии, где кальвинисты запретили музыку в пост, я едва не умер от воспаления. Тогда я понял: моя вера — в нотах, а не в догмах.
В пятнадцать я вернулся в Зальцбург, где новый архиепископ Коллоредо называл меня «слугой». Его дворец пах лаком париков и унижением. Я писал мессы, скрипя зубами, а ночами сочинял концерты, где скрипки спорили с небом.
Когда мне запретили выступать в Вене, я сбежал, бросив всё, кроме нотной бумаги. Мать последовала за мной — и умерла в чужом Париже, в комнате, пропахшей плесенью. Её последние слова: «Прости…» Я не знал, за что.
Венский ветер принёс свободу и голод. Я давал уроки аристократам, чьи дочери краснели при моих трелях, и женился на Констанце — единственной, кто смеялся над моими шутками про «королевские задницы». Наши дети умирали одного за другим, но мы танцевали среди бедствий, как герои комедии дель арте.
«Свадьба Фигаро», «Дон Жуан», «Волшебная флейта»… Я писал их в лихорадке, будто демон гнал меня пером. Император Иосиф II сказал после премьеры «Фигаро»: «Слишком много нот, мой милый Моцарт!» Я поклонился: «Ровно столько, сколько нужно, Ваше Величество». Но кассы театров пустовали — публика хотела вальсов, а не революций в звуке.
Последний год. Чёрный незнакомец принёс заказ на Реквием. Я знал — это погребальный гимн для себя. Лихорадка сводила с ума: мне чудилось, что валторны играют Dies Irae у окна. Констанца прятала партитуру, но я вырывал листы и писал дальше. Умер я 5 декабря 1791-го, под вой зимнего ветра. Тело моё бросили в общую яму, а душа растворилась в финале «Лакримозы» — той, что так и не допел.
Сегодня, когда мои симфонии звучат в концертных залах, я смеюсь: они ищут меня в париках и реверансах, а я — в смехе ребёнка, бренчащего по клавишам. Меня звали вундеркиндом, но я лишь дитя, которое так и не научилось жить между тактами. Ведь музыка — это вечное «ещё не кончено».
Как сказал бы Сальери (мой невольный друг-враг): «Бога глас — это ты».
Нет, месье. Бог — это тишина после последней ноты.
Читать далее » Аристотель
Вернуться к оглавлению книги »